4 декабря (22 ноября по старому стилю и 16 декабря по Википедии – демократично оставляем выбор за вами) родился художник Василий Кандинский, который изобрел абстрактную живопись

Василий Кандинский (1866-1944) сделал переворот в изобразительном искусстве. И сначала он сделал его буквально: вернувшись поздно из мастерской, он обнаружил в полумраке своего дома неизвестную чудесную картину. Когда он приблизился к ней, оказалось, что это его собственная работа, случайно (случайно?) повешенная вверх ногами. Было совершенно непонятно, что за предмет изображен на картине, и это поразило художника. На следующий день он захотел испытать те же ощущения, но особого восторга не почувствовал. Да и предмет на полотне теперь можно было узнать даже вверх тормашками. Художник решил: долой предмет и саму «предметность»!

Вряд ли, правда, мастер был трезв в тот судьбоносный вечер (это объясняет и почему утром он был несколько разочарован), но так или иначе – открытие было сделано. Хотя вообще-то Василия Васильевича отличает, я бы сказал, рафинированная трезвость. Достаточно посмотреть его карандашные эскизы, поражающие филигранностью. Поэтому забавно сейчас читать, как некоторые современные исследователи его творчества упирают на знание Кандинским шаманских практик Сибири (откуда был родом его отец). И различают на его холстах «галлюциногенные грибы, инкрустированные узорами». Так сказать, нажравшегося поганок Василия Васильевича (ни дать не взять – пелевинский герой), регулярно глючило, а как отпустит – сразу за кисть! Ведь разве нормальный человек способен узреть такое?

А вот представьте себе!

Кандинский напечатал десятки статей, рефератов, эссе и автобиографическую повесть. Где довольно подробно изложил свой художественный метод и мировоззрение. Конечно, «специалисты» презрительно хмыкнут: так он и опишет запретное. Но Берроуза или Хаксли такие резоны не останавливали. Художника вообще мало что может остановить, ежели ему «песня крылья расправит».

Кандинский, в частности, говорил, что избавиться «от внешнего» ему помогали болезни. Еще в детстве, из-за большой температуры, он наблюдал парочку видений. И позднее случались рецидивы (в рамках здоровой психики). А при развитом воображении он добивался точного воспроизведения виденных «духовных пейзажей».

Кандинский, как художник, эволюционировал постепенно, меняя стили и техники. «Долгие годы я себе казался обезьяной, запутавшейся в сети, – откровенничал он. – И только после больших усилий мне удалось опрокинуть эту «стену на пути к искусству». Развитие искусства, подобно развитию нематериального знания, не состоит из новых открытий, вычеркивающих старые истины и провозглашающих их заблуждениями. Его развитие состоит во внезапных вспышках, подобно молнии, из взрывов, подобно «букету» фейерверка, разрывающемуся высоко в небе и рассыпающему вокруг себя разноцветные звезды…»

Результаты его усилий таковы, что только два русских художника в рейтинге мирового искусства проходят по разряду «тяжеловесов»: Кандинский и Малевич. Когда в 2007-м году организаторы самой крупной премии (40 тыс. евро) в области российского contemporary art решали, чьим именем её назвать, выбирали исключительно между этими двумя авангардистами. В пользу Кандинского, как было заявлено, были такие аргументы: он «гражданин мира» (жил в Германии и Франции) и его картина «Фуга» (1914) удерживала ценовой рекорд 17 лет – она была продана в 1990 году на аукционе Sotheby’s за $19 млн.

Однако уже в 2008 «Супрематическая композиция» Малевича была продана за $60 млн. «Логика денег» в искусстве – вещь хоть и влиятельная, но сомнительная. Как сказал другой российско-французский классик, художник-эмигрант Оскар Рабин: «Если мои картины в 60-е стоили на порядок меньше, они что были хуже? Или когда цена поднялась на мои работы – они «улучшились»?»

Но вернемся к основателю абстракционизма.

Кандинский пришел к своему призванию только в тридцать лет. Он был доцентом на юридическом факультете МГУ. В 1895 Кандинский отказывается от должности профессора Дерптского университета в Тарту и решает стать художником-профи. И отправляется в «царство модерна» – в Мюнхен.

Этому решению предшествовали несколько событий.

Во-первых, этнографическая экспедиция в Вологодскую область в 1889 году. «Помню, как я впервые вошел в крестьянский дом, – вспоминал экс-юрист, – остановился на пороге, как вкопанный. Стол, лавки, печь – всё сплошь было покрыто простыми, наивными орнаментами разнообразных цветов. На стенах – народные картины. Красный угол был заставлен образами и заклеен репродукциями икон. Когда наконец я прошел внутрь избы, сам оказался в Картине».

Узоры в народном творчестве несут символическое и магическое значение. Под влиянием этой экспедиции Кандинский обратится к фольклору, былинам. Героями его полотен временно станут богатыри, драконы и красавицы в кокошниках. Но выполнять эти работы Кандинский будет в «мозаичном» стиле Климта.

Во-вторых, Кандинского потряс пейзаж Моне «Стог сена» на выставке импрессионистов в Москве. В.В. (как в случае с перевернутой картиной) понял, что там изображено, только прочитав название.

Позднее он переосмыслил новую французскую живопись, отражающую распад цельной картины мира: от точек пуантилиста Сера до широких мазков Моне и геометризированных холстов Сезанна. На картинах самого прогрессивного тогда австрийского модерниста Густава Климта мир напоминал мозаику. Как сказали бы сейчас: Кандинский узрел Точку Сборки. Дополнительное впечатление на В.В. произвело открытие деления атома. Материальный мир стремительно терял прочность! Оказывается, его можно было «разобрать». Но что там дальше?

В-третьих, Кандинского поразила опера Вагнера «Лоэнгрин» в Большом театре: тогда в сознании московского доктора права вдруг возникла феерическая панорама московского закатного вечера. Он так описал ее: «Солнце растворяется над Москвой пятном, заставляющим вибрировать струны души. Розовые, желтые, голубые, фисташково-зеленые, пылающие красным дома, глубокое тремоло деревьев, тысячеголосая песня снега, аллегро голых ветвей, упругое красное кольцо кремлевских стен, а наверху, подобно хоралу, возвышается длинная, изящная стрела колокольни Ивана Великого. Я полагаю, что написать эту симфонию было бы величайшим счастьем для любого художника».

Кандинскому удастся изобразить эту «симфонию», спустя полтора десятка лет, на полотне «Москва. Красная площадь» (1916). Оно, возможно, будет не таким брызжуще ярким, как видение, но приобретет дивную завершенность, многоуровневую глубину и космический размах. Сам феномен, когда человек способен видеть цвет звуков или ощущать вкус букв называется синестезией (от греч. syn?isthesis — совместное чувство, одновременное ощущение).

По схожему с Кандинским пути двигался голландец Пит Мондриан. Так же, как Кандинский, он был увлечен французскими живописными новациями и модными мистическими учениями: теософией и антропософией. Но в отличие от пластичного, восприимчивого к музыке Кандинского, Пит был холодным философом. Под его «распадающимися» пейзажами обнаружилась структура мира, его «скелет»: в виде крестов и квадратов. Холсты Мондриана похожи на конструктор LEGO. Этот мир созерцательно-статичен.

Кандинского же увлекала динамика: «Живопись есть грохочущее столкновение различных миров, призванных путем борьбы создать новый мир, который зовётся произведением. Каждое произведение технически возникает, как возник космос, – путем катастроф, подобных хаотическому рёву оркестра, выливающемуся в конце концов в симфонию, имя которой – музыка сфер. Создание произведения есть мироздание».

То есть при помощи красок художник моделирует космические процессы, которые сравнимы с симфониями. И наоборот. На пересечении живописи и музыки Кандинский-теоретик сделал важный вывод: для художника отпала обязательная необходимость рисовать с натуры. Он может творить, повинуясь внутренним импульсам: «Произведение возникает целиком «из художника», что известно в музыке в течение нескольких столетий. В этом смысле живопись догнала музыку».

Продолжая линию «звучащих» картин Кандинский свои работы называет «Композициями», «Импровизациями» и «Фугами». К концу десятых годов XX века он начинает выдавать подлинные шедевры.

Из полуабстрактных – это «Деталь композиции IV» или «Казаки» (1910). Художник утверждал, что её сюжет навеян казаками, спускающимися по улице в 1905-м году.

В верхнем левом углу картины двое казаков дерутся на саблях. Справа внизу – стоят с пиками. Вдалеке синий холм с дворцом. От зрителя к замку ведет мост в виде радуги. Этот мотив, близок будущей поэме Блока «Двенадцать»: пройдя горнило революции, наши граждане поднимутся по радуге-мосту в духовные чертоги…

В это время Кандинский опубликовал труд «О духовном в искусстве» (1912) и составил (вместе со своим другом, немецким художником Францем Марком) альманах «Синий всадник» (1912). Была торжественно объявлена эпоха Великого Духовного, когда произойдет синтез искусств, потому как при внешних различиях налицо «внутренняя тождественность звука, цвета, слова». (В русле этих идей – цветомузыкальные симфонические поэмы Александра Скрябина).

Уже сложившимся мастером Кандинский в 1914 возвращается на Родину.

Франц Марк убит на Первой Мировой осколком снаряда.

Уже поменьше «радужных» красок в программной картине Кандинского «Москва. Красная площадь» (1916). По существу на полотне – теософская планета Москвы (вроде планет-миров в сказке Экзюпери «Маленький Принц»).

В центре холста мужчина и женщина, вокруг них несколько сфер, на которых расположились высотки, соборы, кладбища, река. Из верхнего угла сквозь облака бьёт солнце, из правого – готова проклюнуться луна. За пологом желто-голубого неба – открывается звёздная бездна. Это лирико-мистическое полотно, словно иллюстрация к ещё не написанному Булгаковым роману «Мастер и Маргарита».

О любимом городе Кандинский напишет: «Москва: двойственность, сложность, высшая степень подвижности, столкновение и путаница отдельных элементов внешности… Эту внешнюю и внутреннюю Москву я считаю исходной точкой моих исканий. Москва – мой живописный камертон».

Октябрьскую революцию Кандинский воспринял без восторгов, свойственным авангардистам, но приветствовал желание большевиков поддерживать левые течения в искусстве. Да и как ему было сильно радоваться, если у него экспроприировали многоэтажный дом с башней-мастерской, построенный на деньги из отцовского наследства. «Швондеры» оставили художнику только одну из квартир.

Социальные катаклизмы вдохновили художника на создание ярких апокалипсических холстов, на которых, кажется, борьба идёт на разных планах реальности («Смутное», 1917, «Импрессия», 1917, «В сумерках», 1919).

Кандинский попытался сотрудничать с советской властью (работал в Наркомате просвещения, организовал Институт художественной культуры, открыл 22 новых галереи), но вскоре понял, что ему, потомку дворян и космополиту, не по пути с диктатурой пролетариата. Чувственно-экспрессивное творчество В.В. все меньше вписывалось в идеологические установки. В 1921 он отправляется обратно в Германию.

За границей он продолжает развивать принципы беспредметной живописи: его картины спокойны, медитативны и сбалансированы. Он преподает в Веймаре в академии Баухауз. В 1933 Баухауз был объявлен «опасным гнездом большевизма» и закрыт нацистами.

Кандинский эмигрирует в Париж.

В 1937 пятьдесят работ Кандинского попадут на выставку в Мюнхене «Дегенеративное искусство». Во Франции же ему респект: в гости часто наведываются знаменитости, но у публики к В.В. интерес сдержанный. Перед войной он получил французское гражданство.

Его картины конца тридцатых становятся холодны и безжизненны. С 1940 года он «населяет» полотна существами, смахивающими на планктон. Возможно, в этих простейших организмах Кандинский видел наиболее точное воплощение законов космической гармонии (как, к примеру, в раковине моллюска).

Умер художник в своем доме в западном предместье Парижа Нейи-Сюр-Сен 13 декабря 1944 года.

Бум абстрактного искусства начнётся в 50-е, но уже в США.

Представители американского абстрактного экспрессионизма (Арчил Горки, Марк Ротко, Виллем де Куниг) назовут Кандинского своим учителем.

Напоследок, хотелось бы процитировать некоторые высказывания Мастера. Уж больно хороши!

Принципы ответственности художника за свои творения, сформулированные Кандинским в книге «О духовном в искусстве» не потеряли актуальности. А показанная им ситуация в арт-среде, будто списана с наших современников.

«Конкуренция» растет. Дикая погоня за успехом делает искания всё более внешними. Маленькие группы, которые случайно пробились из этого хаоса художников и картин, окапываются на завоеванных местах. Оставшаяся публика смотрит, не понимая, теряет интерес к такому искусству и спокойно поворачивается к нему спиной».

«Иногда художник пользуется своей силой для потворства низменным потребностям: в якобы художественной форме он изображает нечистое содержание, он привлекает к себе слабые элементы, постоянно смешивает их с дурными, обманывает людей и помогает им обманывать себя, убеждая себя и других, что они жаждут духовно и удовлетворяют эту жажду из чистого источника. Такого рода произведения не помогают движению ввысь, они тормозят, оттесняют назад стремящихся вперёд и распространяют вокруг себя заразу».

«Художник – служитель высшим целям, обязательства которого точны, велики и святы. Он должен воспитывать себя и научиться углубляться, должен прежде всего культивировать душу и развивать её, чтобы его талант стал облачением чего-то, а не был бы потерянной перчаткой с незнакомой руки – пустым и бессмысленным подобием руки».

«Художник несёт троякую ответственность, по сравнению с не-художником: 1) он должен продуктивно использовать данный ему талант, 2) поступки, мысли и чувства его, как и любого другого человека, образуют духовную атмосферу, очищая или заражая окружающую среду, и 3) поступки, мысли и чувства являются материалом для его творений, которые, в свою очередь, воздействуют на духовную атмосферу. Художник – «царь».

Текст подготовлен для «Частного Корреспондента».

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>